Психотерапевт рассказал, как родные и близкие могут помочь вчерашним солдатам быстрее влиться в мирную жизнь.

«С войны вернулся я, но мир уже не тот.
Глядят из окон снайперы.
Душа назад зовет…»

Демобилизация. Дембель. Как долго его ждали матери, жены, дети военнослужащих! Как ждали его сами мобилизированные! Наконецто домой! В семью! На гражданскую работу!

Вот только руки еще долго будут искать на плече привычную тяжесть автомата в ответ на внезапно нахлынувший гнев, незаслуженную обиду. Вернувшимся домой по ночам будут сниться обстрелы, атаки, бои. Когда же они вернутся с войны не только телом, но и душой? И вернутся ли вообще? Об этом, о психологических изменениях, которые происходят с человеком на войне, о том, как родные и близкие могут помочь вчерашним солдатам быстрее влиться в мирную жизнь, мы поговорим с психотерапевтом, представителем днепропетровской волонтерской организации Александром Федорцом.

– Расскажите, какие изменения в человеке наступают после таких событий, как получение автомата?  После первого убитого врага?  После первого погибшего товарища?

– Это очень конкретные вопросы, однозначно ответить на которые невозможно. Нет универсальной реакции. Реакции людей зависят от типа личности, от состояния психики, от предыдущего опыта. Кто­то, получив автомат, чувствует радость, в нем просыпается инстинкт воина. А один мой знакомый высказался так: «Мне дали автомат, и что мне теперь с ним делать?»

Зато месяца через три тот же человек выразил уже другую мысль: «Было бы неплохо, если бы после демобилизации автомат остался со мной». «Первый убитый враг», «первый погибший товарищ», ощущение угрозы собственной жизни  – это переживания травмирующие, с которыми каждый справляется по­своему. У кого­то на первый план выходят агрессивные переживания. У кого­то появляется чувство вины и суицидальные мысли.

– Много военных нуждаются в помощи психологов?

– У нас еще нет статистики, которая могла бы показать, какой процент украинских военных, переживших психическую травму, нуждаются в психологической помощи. В западных странах такая статистика ведется: приблизительно 70% солдат, которые пережили психическую травматизацию, восстанавливаются сами, за счет собственных ресурсов. 30% нуждаются в помощи.  Сложно пока сказать, насколько эти проценты будут соответствовать нашим реалиям.

Россия ведет с нами особенную войну. Мы воюем с врагами, очень похожими на нас, которые еще вчера были друзьями. Она намного травматичнее, чем афганская война. Многих, например, травмировала ситуация, когда во время т.н. «перемирия» нельзя было отвечать на огонь врага. Возникало ощущение предательства, словно тебя разрешили убивать…

Этапы проживания психической травмы

– Давайте зайдем с другой стороны. Допустим, солдат пережил какое­то событие, которое потрясло его, как говорят, до глубины души. Расскажите, как происходит проживание психической травмы? Есть какие­то закономерности, этапы?

– Да, таких этапов может быть два или три: острая шоковая реакция (которая длится до суток), острая стрессовая реакция (длится от одного до трех месяцев, иногда дольше) и посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) – хроническое стрессовое расстройство.

– Острая шоковая реакция – это первая реакция психики на травмиру­ющее событие? Например, на первый обстрел?

– Да. Различают два типа острой шоковой реакции: замирание и возбуждение. Наши коллеги, военные психологи, которые оказывают помощь непосредственно в зоне АТО, рассказывают солдатам, как безопасно вывести человека из шокового состояния, если у кого­то в подразделении случаются такие реакции. Возбуждение может быть разным: паническим, когда человек убегает и может погибнуть, попав под пули, либо агрессивным, когда он нападает.

Причем агрессивное возбуждение, как правило, не целенаправленно, человек может начать палить куда попало, не узнавая своих. Есть специальные психологические приемы: как с ними в таком состоянии поступать, как разговаривать, как их обезопасить. Реакция замирания может быть опасна для самого солдата, которому, например, во время обстрела лучше спрятаться в блиндаж.

– Острая стрессовая реакция – это реакция психики на травмирующее событие, которая наступает после первой шоковой реакции. Ассоциативно вспомнились ребята из­под Волновахи, которых после атаки боевиков 22 мая прошлого года (тогда погибло 16 наших военных) вывели из зоны АТО, кажется, на месяц, для психологического восстановления.

– Острая стрессовая реакция длится от одного до трех месяцев, иногда дольше.Психика пытается справиться с тем, что человек пережил, пытается встроить в жизненный опыт то, чего в нем раньше не было. А весь предыдущий жизненный опыт сопротивляется этому. ОСР характеризуется чувством немотивированной тревоги (все закончилось, но солдат ожидает, что в любой момент, пережитый им ужас начнется снова), обострением чувств, ранимостью, приступами агрессии, нарушениями сна, чувством вины.

Могут быть депрессия и суицидальные мысли. Навязчивые воспоминания бесконтрольно прокручиваются в сознании… Таких ребят можно определить по взгляду – у них отсутствующее выражение лица, они как бы не здесь. С таким бойцом можно разговаривать, он адекватно отвечает на вопросы, но какая­то его часть остается «там». Он ходит по улице и высматривает врага… У него обостряется слух, зрение, обоняние. Некоторые, например, говорят: я еду в маршрутке и слышу все разговоры, любой шорох, любое движение. Сверхбдительность и настороженность их близкими ощущаются как эмоциональная закрытость. Жена обнимает его, а он – в своем «там».

– И когда после первой радости встречи родные замечают, что он «нудится», не находит себе места, их это пугает…

– На самом деле это нормальное временное состояние для человека, пережившего психическую травму. Он постоянно «прокручивает» в голове ситуацию, которая его травмировала, психика пытается справиться с этим и встроить в жизненный опыт. Если ему удается заснуть, сновидения выглядят слишком реально, под их влиянием человек может прятаться под кровать, хватать (спасать) ребенка или защищаться. Когда солдат приходит на консультацию, я спрашиваю, сколько он спит. Часто оказывается, что всего часа 2­3 за ночь. Кошмары выталкивают их из сна.

Когда он сможет спать и видеть кошмары – это уже прогресс. Это значит, что психика уже справляется с пережитым. Парадоксально, но на передовой они спят лучше, чем дома. А приехав домой на ротацию, часто не могут отдохнуть. Многие в таком состоянии говорят, что хотят вернуться, мол, там они чувствуют себя в своей тарелке, там их внутренняя реальность совпадает с внешними обстоятельствами.

«На войне невозможно быть хорошим мужем и отцом»

– Чем ему могут помочь родные, жена, мама?

– Близким, которые видят все это и понимают, что с войны он пришел какой­то другой, конечно, нужно проявить большое терпение. Ему важно иметь возможность с кем­то говорить о том, что он пережил. Но настойчиво расспрашивать не стоит. Нужно дать ему время и ощущение, что вы готовы выслушать и понять, если он сам захочет говорить об этом. Ничего не советовать. Не спорить. Не комментировать по возможности. А просто сочувствовать и выслушивать. А это непросто. Жена ждала его, переживала, соскучилась, надеялась, что он приедет, утешит, выслушает ее. Ей так много хочется рассказать. А он пришел и «закрылся» от нее.

Тут могут начинаться сложности. Худший вариант, если потом супруга начинает звонить ему на передовую, устраивает истерики, требует, чтобы он вернулся, шантажирует. Это говорит о том, что у жены этого бойца слабые собственные ресурсы, она не может его поддержать, потому что не находит поддержки у своей мамы, подруг, она сама нуждается в помощи. Такие звонки беспокоят солдат и отвлекают от забот о собственной безопасности, у них душа не на месте. Часто бойцы просят нас организовать моральную поддержку для своих жен. У нас в городе работает волонтерская группа «Семейный ресурс», которая оказывает психологическую помощь родственникам участников АТО.

Важно понимать, что, когда мужчина уходит воевать, в этот период он не может быть хорошим мужем и отцом. Его нужно просто терпеливо ждать, как во все века было. Жена ждала, а муж воевал. Для многих женщин такое ожидание дается тяжело и болезненно, особенно если в опыте семьи ничего подобного не было. Но нужно постараться найти собственные ресурсы и не опираться в этой ситуации на мужа.

– Часто бойцы не хотят ничего рассказывать своим родственникам. Как же они могут выговориться?

– Многие щадят своих близких, не посвящая их в подробности того, что ему пришлось пережить. Это следует воспринимать как заботу: «Не дай Бог вам такое пережить». Мой дед, который воевал, ничего не рассказывал про войну, и на мои просьбы: «Дедушка, расскажи…» – всегда отвечал: «Оно тебе не нужно». Сейчас, работая с бойцами, я понимаю: то, что нам рассказывали в школе на уроках патриотического воспитания, было далеким от реалий войны. А где солдату выговориться? В компании сослуживцев.

Многих тянет уйти из дома, сесть со своими боевыми товарищами, выпить и поговорить. Но некоторые события, с которыми связаны особенно болезненные воспоминания, они «зашучивают» и не обсуждают даже друг с другом. Каждый из них боится выглядеть слабым, считает, что его переживания ненормальны. Ему может казаться, что другие лучше с этим справляются. Поэтому одна из самых сложных задач психолога – дать понять человеку, что его реакции достаточно обычны. Что они пройдут, но для этого нужно определенным образом позаботиться о себе.

– То есть родные не должны препятствовать общению демобилизированого с сослуживцами, потому что это помогает ему восстанавливаться?

– Конечно, им важно видеться и общаться, но желательно избегать выпивки. Есть много способов вместе провести время: пойти в баню, на рыбалку, поиграть в футбол, поделать что­то руками…

– Вы упоминали о ПТСР. Это что – застарелая психотравма?

– Образно можно сказать и так. Посттравматическое стрессовое расстройство может быть диагностировано, когда острая стрессовая реакция закончилась, но реабилитация была не очень успешной или психика пострадавшего слишком уязвима. ПТСР – это хроническое стрессовое состояние, которое может приводить к дезадаптации, алкоголизации, потере работы, разрушению семьи.

Чтобы понять, что это такое, можно вспомнить фильм «Рембо», где Сталлоне играет бойца, который прошел войну во Вьетнаме. Его пытается задержать полиция и для него это оживляет такие переживания, которые были во время войны. Он начинает себя вести, будто он на войне. В жизни, конечно, все выглядит не так драматично, а чаще всего это просто плохое душевное состояние, которое мешает найти свое место в мирной жизни.

– Почему реабилитация бывает не­успешной?

– Потому что если бойцы приехали домой на ротацию, ими нельзя глубоко заниматься. Их нельзя возвращать в реальность, как мы обычно делаем с травмированными людьми. Если боец расслабится и справится с мобилизацией всех ресурсов организма, о которой мы говорили, возвращаясь на фронт, ему придется снова мобилизоваться. Если мы его расслабим, это подвергнет его опасности в условиях боевых действий.

Но есть специальная техника, по которой и с такими ребятами эффективно могут работать психологи. Кроме того, когда мы говорим о войне, мы имеем дело не просто с психологической травмой и реакцией на нее, а с более сложной множественной травматизацией. Когда травмы повторяются, накладываются, усугубляя действие друг друга.

– Иногда можно услышать такое предположение, что люди, которые воевали, могут связаться с бандитами…

– Что касается криминализации, такой риск есть. Для человека, имеющего боевой опыт, решать вопросы силой, с помощью оружия, стало привычно. Но я не думаю, что это может носить массовый характер. У таких людей есть соблазн для защиты справедливости, как они ее понимают, войти в какие­то структуры. Альтернативная возможность – войтив новые правоохранительные структуры.

– Почему алкоголизм распространен среди военных?

– Неправильно говорить про алкоголизм. Можно говорить про алкоголизацию, как попытку справиться со стрессом. В какой­то мере в остром периоде проживания травмы алкоголь помогает бойцу расслабиться, заснуть. Все время быть в напряжении – очень истощает. А других способов расслабиться, приехав домой на ротацию, они, как правило, не находят. Но какая­то часть из них выпивает, потому что имели проблемы с этим еще до призыва. Во время первой волны мобилизации отбор был поверхностным, многие не отсеялись по учету у психиатра и нарколога. Волонтерам­психологам удалось протестировать часть мобилизованных, но это лишь небольшая часть.

Система не готова работать по мировым стандартам

– Что государство делает для восстановления психики наших защитников?

– Люди, от которых зависит принятие решений по восстановлению здоровья бойцов, ориентированы на старую модель: санатории, больницы…  Новые современные механизмы реабилитации еще предстоит создать. Усилиями волонтеров такие Центры создаются в стране, но складывается впечатление, что государство воспринимает психологов не как помощников, которые имеют реальный опыт успешной работы, а как конкурентов в борьбе за бюджетные ресурсы.

Я прилагаю усилия, чтобы наладить сотрудничество с бюджетными организациями, которые взяли на себя обязательства по реабилитации военнослужащих. Мы бы могли предложить сотрудникам больниц и санаториев воспользоваться нашими знаниями, наработками, опытом, могли бы пригласить тренеров из­за рубежа, которые бы обучили персонал, занимающийся психологической реабилитацией бойцов. Мировая военная психология (особенно Израиль, США) накопила достаточно опыта в сфере работы с военными травмами.

– А зарубежные тренеры в Украину приедут?

– Да. В том, что касается помощи нашим бойцам, зарубежные коллеги ведут себя очень щедро, предлагая свои знания, свою помощь совершенно бесплатно. Но, увы, со стороны руководства медицины и военного руководства мало прилагается усилий, чтобы эту помощь взять. Сотрудничество происходит эпизодически – там, где есть хорошие контакты с волонтерами, где командиры понимают проблему. А система в целом на контакт идет неохотно.

Сейчас есть возможность наладить сотрудничество с Международной организацией помощи жертвам пыток, которая предлагает нам свой опыт для работы с людьми, которые прошли плен. Это категория самых травмированных, с ними нужно работать по особой программе. Но таким организациям проще находить контакты с волонтерскими объединениями, чем с официальными структурами.

Что касается реабилитационных Центров, которые обещают работать по современным программам, на сегодня у нас в области анонсированы три проекта. Но как они будут реализованы, говорить пока рано.

– Скажите, все ли волонтеры имеют достаточный уровень квалификации?

– К сожалению, нет. Среди психологов-­волонтеров тоже есть много людей, которые имеют очень разный уровень понимания проблемы. Есть энтузиазм, желание учиться и помогать, но пока в нашей стране нет сертифицированной образовательной программы по психологической реабилитации военной травмы.

Психологическая служба Майдана, которая потом организовалась в Ассоциацию, пытается предложить некие образовательные стандарты. Это движение в цивилизованном направлении, но процесс не закончен. Я вижу свою главную задачу в том, чтобы собрать команду профессионалов, организовать качественные программы обучения для наших коллег, которые хотели бы работать в этой теме.

Большой оптимизм внушают планы создания совместно со специалистами из Литвы реабилитационного Центра при больнице им. Мечникова. Возможно, с этой структуры начнется внедрение современных методик восстановления в систему наших региональных медучреждений, волонтерских организаций.

Ведь это очень важная задача – помочь вернуться к нормальной жизни тем, кто рисковал собой, чтобы защитить мир и спокойствие граждан Украины. Помочь этим, лучшим во многом, людям справиться с опытом войны и найти свое место в мирной жизни, за которую они сражались. Общество не должно их потерять.

Ирина Рева,

Институт общественных исследований